Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве] - Георгий Дмитриевич Гулиа

вечер: несчастный страдалец Прометей! В одном из старых журналов, лежавших в кладовой, мы видели Прометея: он был прикован к скале, очень плакал, потому что грудь ему клевал орел. Такой огромный, свирепый орел! (Как выяснилось много позже, орел клевал не грудь, а печень.)

Ветер завывал под окном, шастал по чердаку, шевелил листвой совсем рядом, а напротив нас гнул к самой земле высоченные тополя… А тут еще этот самый Прометей!

— Володя, — говорю, — зачем ты вспомнил этого беднягу?

— Не знаю.

— Нет, ты знаешь.

— Не знаю.

— Поклянись мамой.

— Клянусь мамой!

— И папой!

— И папой!

— А спать ты сегодня будешь?

— Не буду.

— Почему?

— Потому что жалко Прометея.

— А я боюсь волынщика.

— Я тоже.

Все это шепотом, шепотом, шепотом, в самое ухо, в самую барабанную перепонку. Чтобы никто не слышал.

Верно, в эту ночь мы долго не могли уснуть. Володя — понятно почему: нынче он молился перед сном кое-как. Ну, а я-то? Ведь я бил поклоны не менее семи раз. И все равно плохо спал.

А утром мы встретились с друзьями за углом, на мостике большой канавы (а точнее, речушки). Были тут и Женя, и Сеня, и Саша, и Жора. Братья Ледины тоже заявились. Женя и Леня. А ведь дом их за три квартала от нас!

Я рассказал все, что знал, о волынщике, который скоро явится со своей волынкой. А что я знал?

Первое. Волынку делают из козьей шкуры. А свирель, которая поет, — из дерева, камыша какого-нибудь. Словом, если говорить откровенно, начистоту, если резать правду-матку, то обыкновенный бурдюк плюс свирель равняется волынке. Такова математическая формула. Ее придумал я. Кто не верит, пусть проверит. Вот так!

Второе. Волынщик спускается с гор. Живет возле Прометея. А что Прометей все еще жив, в том не может быть сомнения! Мясник Гиргуал Абатаа, который крадет быков в Карачае, сам видел молодого человека, прикованного к скале. И орла видел. И чуть не пристрелил птицу из берданки. Это истинная правда. Гиргуал Абатаа никогда не врал. Он правдолюбец. И очень сожалел, что промазал, вместо орла убил какого-то сокола. Нет, стрелял он хорошо, но что-то его подвело. Ведь бывает же!

Этот волынщик все шьет сам: черкеску — сам, чусты из сыромятной кожи — сам, бешмет — сам, архалук — сам, башлык — сам. Одним словом, все — сам. И даже бурку — сам!

Нет у него ни жены, ни детей, ни брата, ни сестры. Живет как может. И у него в горах не дом, а, скорее, шалаш, такой пастуший балаган, крытый папоротником. Ему не с кем разговаривать в горах. Это же ясно. Единственно, с кем он дружит, — это звери. Он понимает их язык, а они исполняют каждое его желание. Зверей он не трогает, а питается исключительно ягодами и дикими плодами.

Не совсем было понятно одно: зачем он сходит в долины, идет в гости к людям и играет для них на волынке? В чем тут секрет?

На этот счет — в результате долгих споров — все пришли к согласию: дело в том, что об этом его просят, умоляют. А впрочем…

Впрочем, волынщик до поры до времени оставался для нас загадкой. Непонятно было, например, и то, почему не оказывает он помощи бедному Прометею. Ведь можно же отогнать орла…

— Нет, нельзя, — сказал Сеня.

С ним согласился и Женя. Дело в том, что Прометей наказан богом, а волынщик не может, да и не желает идти против бога. Это было похоже на правду. И тем не менее не верилось, что бородатый, угрюмый анахорет так трусоват, что не смеет даже камешек в орла бросить.

— Когда я вырасту и буду командиром дредноута, — сказал Женя, — я непременно выстрелю в орла.

— А как ты достанешь его? Он же в горах.

На этот вопрос у Жени всегда имелся готовый ответ: на дредноутах дальнобойные пушки, ими можно поразить кого угодно и где угодно.

(Он с малых лет носил морскую форму, много позже окончил мореходное училище и воевал на Черном море в последнюю войну. Он безвременно скончался в Сухуми от полученной контузии на вверенном ему военнотранспортном корабле.)

Шли дни, приближался праздник, росло наше волнение. В последний раз мы видели волынщика год тому назад. Однако образ его поистерся в памяти, стойко оставалась только боязнь перед его непонятной жизнью. Он напоминал некоего старика из бабушкиных сказок, и это не совсем укладывалось в нашей голове, то есть праздничные дни — и странный волынщик.

Мама штопала наши носки, штаны, блузы, проверяла, все ли пуговицы на месте. А однажды утром заблеял в нашем дворе барашек, и мы бросились на это блеяние прямо из теплой постели.

На нас с удивлением смотрел милый барашек и с интересом — наша бабушка. Это был ее подарок нам. И мы с братом решили, что барашек будет жить да поживать с нами. Мы опустились перед ним на колени, и от него повеяло тугим запахом шерсти. Это был очень приятный запах, и нам с братом захотелось поцеловать барашка в черную блестящую мордочку.

Да, праздник надвигался. Скоро нам будут мыть головы зеленым мылом — самое неприятное во всякие предпраздничные дни. Мама сердилась на нас за то, что мы не так держим голову, не так стоим, не слушаемся и так далее. Самое приятное было купать маленькую Таню — она сама барахталась в корыте и ничуть не боялась мыла.

Следить за повседневными предпраздничными заботами нам было недосуг, хватало и собственных дел: школа, игры, различные уличные происшествия…

И вот однажды утром разбудила нас мама и велела одеваться. Она сказала:

— Он вот-вот явится. Сейчас играет у соседей.

Лично мне захотелось поглубже залезть в постель и с головой укрыться одеялом: я, видимо, трусил. А Володя, напротив, тут же вскочил и начал одеваться. Но, как всегда, не мог обнаружить своих носков и потянулся за моими. Вот тут спрыгнул на пол и я…

После неприятной чистки зубов, после отвратительного умывания холодной водой в студеном коридоре мы стали глядеть в окно.

Отец сидел за столом и пил чай: у него был свой распорядок, и он не терпел никаких необоснованных отлагательств.

Бабушка дала нам сыру и по большому ломтю рыжего кукурузного чурека. После этого оставалось только ждать: вот-вот явится волынщик…

И он явился.

Утро было мерзкое, моросил дождь. Тополя, неистовавшие еще вчера, стояли притихшие, насквозь промокшие…

Вдруг дверь отворилась.

И вошел человек в бурке.

Он, что-то пробормотав, сбросил бурку